Descent into Hell

Для человека, чьи личные отношения с религией на протяжении всей сознательной жизни полностью описаны названием второго альбома группы Moonspell, я всегда был удивительно падок на "христианское" искусство - от романов К.С. Льюиза в раннем детстве, Дж. Р. Р. Толкина в средне-позднем и Г.К. Честертона в более зрелом возрасте, до исступленных подвываний Дэвида Тибета о том, как ему в лесу явился лик Христа. Вот и сегодня чуть ниже пойдет речь о книге члена небезызвестного клуба "Инклингов" (наравне с двумя из троих вышеупомянутых писателей) Чарльза Уильямса - "Сошествие в Ад" (Descent into Hell).

Своим толерантно-миролюбивым отношением к религии вообще и христианству в частности (уточню на всякий случай, что это относится сугубо к мировоззрению, а не к организациям) я, пожалуй, во многом обязан своим родителям. Не будучи ни верующими, ни убежденными атеистами, они откровенно не имели понятия, какой месседж лучше заложить в своё чадо. Пиком религиозного воспитания с их стороны была детская Библия, очутившаяся возле моей кровати, когда мне было лет 6. К несчастью для неё, рядом уже лежал чуть более строгий и невзрачный снаружи томик "Мифов Древней Греции". Классифицировав их как произведения одного жанра, я был вынужден признать, что Библия, невзирая на наличие в ней цветных иллюстраций, вчистую проиграла литературную конкуренцию.

К слову, если вы, как и я, когда-то запоем читали про любовные похождения Зевса, подвиги Геракла и бодихорроры Кроноса, вам наверняка не нужно рассказывать, кто такой Орфей и куда он спускался за своей Эвридикой. Интересно, что это не единственная и возможно не случайная параллель - по некоторой информации, ранние христиане, во времена, когда они подвергались широким гонениям со стороны римлян, использовали статуи Орфея как "тайное" изображение Христа, не вызывающее подозрений, но наделенное новым смыслом и символизмом.

Однако не будем дальше отвлекаться на древнегреческие аллюзии. Выше я назвал нескольких католических писателей, чье творчество вызывает у меня эмоции, близкие к восторгу. Некоторые из вас (кого я обманываю, большинство из вас - можно подумать, что это читает кто-то кроме моих друзей) могут знать, как неприлично долго я читал эту книгу и сделать на этом основании информированную догадку о том, что тут всё не так гладко. Тяжеловесно-вычурный язык Уильямса своим характером иногда кажется больше под стать теософскому трактату, чем художественному произведению. Не облегчает участь читателя и крайне неторопливо развивающееся действие, которое к тому же подчас буквально теряется в отступлениях и философско-духовных (иногда в прямом, "аут оф бади" смысле) блужданиях героев и героинь.

Впрочем, при всей своей неподъемности, литературный стиль Уильямса обладает своеобразным очарованием, хорошо знакомым и роднящим любителей вычурных мыслеформ, игр-головоломок и музыки в размере 7/8. Каждый раз, осознав очередной особо замысловатый пассаж, я оглядывался на него с долей нового уважения к тексту, к старине Чарльзу и, что уж греха таить, к себе. Главной причиной, по которой "Descent into Hell" в какой-то момент была отправлена мной в долгий ящик, было не то, как она написана, а то, что где-то на 60% прочтения стала окончательно прозрачна и очевидна мораль произведения. И поймите меня правильно - я абсолютно намеренно избегаю любого намека на спойлеры, но "Сошествие в Ад" - совершенно точно из тех книг, в отношении которых слово "Мораль" должно писаться с большой буквы. Именно в этот момент странного диссонанса между сложностью формы и кажущейся в момент понимания простотой содержания я почувствовал, что стимул дальше напряженно распутывать большой словесный клубок куда-то пропал, найдя в себе силы вернуться к книге лишь значительно позже.

Дальше будет краткий (на один абзац) анализ этой морали, который вы совершенно вольны пропустить, если а) хотите избежать любых спойлеров относительно содержания книги; б) не заинтересованы в любой христианской морали, тем паче в моем изложении. (Абсолютно не могу вас винить ни в одном из этих случаев)

В каком-то смысле, христианская максима Уильямса, заложенная в эту книгу, это инверсия сартровского "ад - это другие люди". Ад - это не другие, говорит Уильямс, ад - это самоизоляция, это умение любить лишь одного только себя и образы, созданные собственным разумом (какими реальными бы они не казались), вера лишь в себя самого, жизнь-взаперти-себя. Напротив, рай - это умение любить ближнего, принять на себя его тяжести, и что не менее важно - позволить ему взять на себя свои. Не уверен, когда и где я впервые услышал фразу "Devil doesn't say "believe in me", he says "believe in yourself" (определенно до того, как узнал о писателе Чарльзе Уильямсе), но это совершенно дурацки звучащее вне контекста изречение удивительно хорошо вписывается в тематику "Descent into Hell", которая в свою очередь является, по сути, вариацией на тему "Бог - это любовь". А это та самая идея, которая всегда теряет меня, когда я просто меняю стороны равенства местами. Вот и "Сошествие в Ад" Уильямса в моих глазах так же не преуспело в том, чтобы как-то обосновать подведение божественного начала под понятия альтруизма и любви к ближнему (собственно, куда ему, если уж сам лев Аслан в своё время не сумел).

На этом у меня на сегодня всё. Напоследок оставлю вас с цитатой из книги, далеко не самой важной или ключевой, но почему-то наиболее крепко зацепившуюся за мою память по итогам прочтения. И да, all shall be well.

"There was presented to him at once and clearly an opportunity for joy--casual, accidental joy, but joy. If he could not manage joy, at least he might have managed the intention of joy, or (if that also were too much) an effort towards the intention of joy. The infinity of-grace could have been contented and invoked by a mere mental refusal of anything but such an effort. He knew his duty--he was no fool--he knew that the fantastic recognition would please and amuse the innocent soul of Sir Aston, not so much for himself as in some unselfish way for the honour of history. Such honours meant nothing, but they were part of the absurd dance of the world, and to be enjoyed as such. Wentworth knew he could share that pleasure. He could enjoy; at least he could refuse not to enjoy. He could refuse and reject damnation.

With a perfectly clear, if instantaneous, knowledge of what he did, he rejected joy instead. He instantaneously preferred anger, and at once it came; he invoked envy, and it obliged him. He crushed the paper in a rage, then he tore it open, and looked again and again-there it still was. He knew that his rival had not only succeeded, but succeeded at his own expense; what chance was there of another historical knighthood for years? Till that moment he had never thought of such a thing. The possibility had been created and withdrawn simultaneously, leaving the present fact to mock him. The other possibility--of joy in that present fact--receded as fast. He had determined, then and for ever, for ever, for ever, that he would hate the fact, and therefore facts."